Стас Костюшкин: Гомосексуальный опыт - моя самая страшная тайна

Концертный зал имени Чайковского. Через пару часов — выступление его нового коллектива. С названием стильным и экзотическим одновременно — Stanley Shulman Band. Стэнли Шульман, кто не понял, это он. Стас Костюшкин, вспомнивший фамилию родного деда. Бэнд, то бишь оркестр, — его.

- Стас Костюшкин и Концертный зал имени Чайковского… Хм, наверное, надо объяснить, что вы тут делаете?

- Да, я всё понимаю. Но, видимо, таким же удивлением для многих оперных певцов, с которыми я учился в консерватории, было и мое появление на эстраде.

- Но столько лет прошло, все привыкли, что Костюшкин, «Чай вдвоём» — попса…

- Пока я развернулся в сторону академической эстрады, для оперы всё-таки сыроват. Но «Шульман Бэнд» — ещё одна ступенька к переходу именно в академическую карьеру. Если расшифровывать, это музыка 30-60-х годов. Совершенно утерянный жанр академической эстрады, в котором работали Дин Мартин, Фрэнк Синатра… Но самое главное — это музыка, которую очень хотят слушать все сегодня, она жутко популярна.

- Её можно назвать коммерческой?

- Безусловно. Как ни странно. На корпоративах мы пока не работали, но то, что творится на наших выступлениях, — это, конечно, феерия.

- А я-то думал, для вас это чистое хобби. «Чай вдвоём» — достаточно раскрученный бренд, вы прилично заработали и теперь для души поёте то, что нравится.

- Да, это хобби. Но это и рост. Тот рост, который должен быть. Я просто понял, что в группе «Чай вдвоём» через 10 лет буду крайне несчастлив. И крайне смешон. А я не хочу быть смешным. То есть я готов бы быть смешным, если бы ничего больше не мог. Но так как я могу больше, значит, я смешным не буду.

Не надо ко мне относиться, как к идиоту
- Вам 40 лет. Самое время для кризиса среднего возраста. Одно с другим не связано?

- Связано абсолютно. Причём связано с тем, что кризис среднего возраста объясняется простой вещью: то, что подходило в 25, совершенно не подходит в 40. Вот и всё. В 25 подходила вот такая машина, вот такая женщина, вот такая зарплата. Прошло 15 лет, и теперь я понимаю, что многое из этого мне уже не подходит. То есть надо просто правильно оценить свое положение… На самом деле, ничего не поменялось особенно: те же заработки — может, чуть меньшие из-за кризиса; а к машинам интерес вообще уже угас. Но каждое утро, начиная с 36 лет, я понимал, что не хочу делать то, что делал всё это время. Уже — не хочу! Скажем, все мы учились в институте. Да, первый-второй курс — интересно. Но невозможно учиться в институте вечно, после пятого курса надо уже уходить. Вот сейчас я нахожусь на пятом курсе университета шоу-бизнеса. Хочу сдать экзамены и уйти.

- Так у вас всё спланировано — какой к черту кризис?

- В том-то и дело, что у мужчин отсутствие планирования — это и есть кризис. Всё же очень просто. Когда нам плохо? Когда нет мотивации в жизни, когда отсутствует стимул, когда мы не знаем, куда идти. Поэтому можно сказать, что я кризиса счастливо избежал. Да, он настал, но я вовремя сообразил, что надо делать… И всё равно у меня были тяжёлые моменты. Например, связанные с тем, что пришлось восстанавливать голосовой аппарат, который уже был вдрызг разбит попсой. У меня атрофия связок началась, операцию носа надо было делать. И у меня началась очень конкретная, очень тяжёлая работа — реально тяжёлая, без дураков. Тяжелее в своей жизни я ничего не делал, — когда только приступил, мне вообще показалось, что никогда в жизни я по-настоящему не работал, только сейчас начал. Потому что я просыпался, потом три часа занимался спортом, из спортзала ехал сразу же на вокал, дальше репетиция, вечером домой. И так каждый день. Огромный-огромный пласт работы, сегодня не приносящий ни копейки денег. И, честно говоря, меня абсолютно это не обламывает.

- А говорите, проект коммерческий.

- Абсолютно верно, он коммерческий. Просто сейчас забиваются сваи, и на этом месте будет дом. Сто пудов будет! Но пока — котлован. Кстати, котлован со сваями стоит очень дорого. И реально не видно даже, куда вложены деньги.

- Знакомые не посмеивались: куда ты, Костюшкин, зачем тебе это надо, ты с ума сошёл?

- Конечно. Они смеялись, когда мы сделали «Чай вдвоём»; смеялись, когда мы сделали пончиковую (Стас совладелец кафе «Пышка da pudra». — Ред.). Они вообще смеются, когда ты начинаешь что-то делать. Типа: ну, сколько можно вот это тело показывать — смешно уже… А что смешно? То, что я хорошо выгляжу в сорок лет? Просто, видимо, у нас с вами разный менталитет, и мы смеемся над разными вещами. Я, например, не смеюсь, мне не смешно… Сейчас, когда выхожу на сцену, звучат первые четыре ноты — и я прекрасно вижу улыбающиеся лица. Потому что это ноты совершенно другие. Потому что каким-то образом сложилось мнение о том, что «Чай вдвоём» — непоющие качки. Кто сказал — не знаю, но кто-то сказал. Как в том анекдоте: слушала я вашего Паваротти — картавит и гнусавит, Рабинович напел… Но я вижу и полный шок, когда через три-четыре композиции зал встаёт и орёт «Браво!». Это потому, что люди перестают бороться со своими стереотипами… Ещё раз говорю для тех, кто не понимает: я торговец, я продаю товар. Сегодня сделал новый товар и тоже буду его продавать. Не надо ко мне относиться, как к идиоту, который не знает, чем заняться, поэтому сделал вот это. Ничего подобного! Если повар работает в «Макдоналдсе», это не значит, что он плохо готовит, это значит, что сегодня он трудится здесь. Но завтра он может уйти из «Макдоналдса» и открыть ресторан высокой кухни…

Гомосексуальный опыт — моя самая страшная тайна
- За 15 лет «макдоналдс» вам надоел?

- Надоел. Мне надоел «макдоналдс», но самое главное — его посетители.

- Посетители?

- Сейчас армия поклонников «Чай вдвоём» сразу сократится вдвое. Если обидятся и убегут, значит, они не поклонники, значит, поверхностные какие-то слушатели. Мне и надоела как раз поверхностная оценка творчества, потребительское отношение. Как раз вот такие поклонники, из фан-клуба «Чай вдвоём», первые и сказали: а куда ты полез? Они же звонили Денису Кляверу, говорили: давайте, мол, устроим Костюшкину бойкот. Хорошо ещё, Денис не такой, ответил: не валяйте дурака, дайте человеку себя реализовать… То есть эта музыка — совсем не для них. И я совершенно не хочу, чтобы они приходили на мои концерты. Пусть из фан-клуба «Чай вдвоём» в 2000 человек поняли меня 120. Вот им и скажу: ребята, если вам нравится, идём за мной дальше.

- А Денис за 15 лет надоел?

- Я думаю, что мы друг другу слегка поднадоели. С нашими амбициями, с нашими выкрутасами. С разговорами о нашей педерастии — вот это больше всего надоело, реально. Помню, в каком-то городе выступали: один зритель попытался мне «что-то показать». Я просто сошёл со сцены, схватил его за шкирку, вниз спустил и в мягкой, но доходчивой форме объяснил, что нельзя показывать подобные вещи артистам, потому что это просто хамство.

- Что же он вам показал?

- Он повернулся к сцене задом и раздвинул ягодицы. Я честно допел свои четыре песни, а потом все объяснил ему такими словами, которых он, наверное, никогда не слышал от эстрадных артистов и не услышит никогда. Заплакал, потому что испугался очень сильно.

- Знаете, говорят, самые ярые гомофобы — латентные гомосексуалисты. Зачем же вам так реагировать на подобные вещи?

- Обычно человека, которого проблема не касается, такие намёки не задевают. Совершенно верно. Но сегодня вы мне предлагаете не реагировать на хамство. А завтра будут бить вашу девушку, и вы будете стоять в сторонке, — ну как же, это ведь не комильфо…

- Значит, вас задевают такие намёки?

- Задевает хамство. Даже если бы обо мне ничего не говорили, я всё равно бы так сделал. Потому что это просто хамство. Причём, он долго добивался — все четыре песни мне свою задницу показывал. А я сканирую весь зал, всех вижу. Обвиняйте меня в чем угодно, но не надо хамить.

-Так вы же сами даете повод.

-Какой?

- Ну, во-первых, выходят на сцену два накачанных парня смазливой наружности и поют слащавые песенки — уже могут возникнуть какие-то ассоциации. А потом, вы как-то сами обмолвились, что у вас был гомосексуальный опыт…

- Да… И это была самая страшная тайна. Потому что мы с ребятами не знали, что делать, а человек пообещал убить моих друзей, если кому-то расскажу, и я реально испугался… Тогда ведь я практически ушёл уже оттуда, из той подворотни. Понимал, что это трусость, что я бросаю друзей, но мне было так страшно. «Слышь, малой, — сказал он мне вслед, — уйдёшь — я этих закопаю вот здесь». И я понял, что дело плохо, потому что этот человек был из компании таких же 18-летних подонков. И я вернулся, потому что ещё больше испугался за своих друзей.

- Такие ситуации обычно приводят к тяжелым душевным травмам…

- Наверное. Я просто не знаю, в чём эта травма выражается. Может, как раз в этих раздвинутых ягодицах… Я, конечно, сдержал себя, даже щелчка ему не дал, просто достаточно жёстко объяснил. А кто-нибудь другой на моем месте мог бы просто достать волыну и прострелить ему башку.

- Однако вернёмся в ваше детство. Все мы пытаемся как можно скорее избавиться от своих детских комплексов. Вам хотелось доказать: себе, другим, всему миру — что это недоразумение? Для чего, наверное, нужно было начать активно ухаживать за разными девочками?

- А никто не знал о том случае. Нас было шестеро, но для каждого негласно это стало нечто вроде табу, мы даже не говорили об этом друг с другом. Кроме того, я ведь тогда не понимал, что это значит. И не понял, зачем он это сделал. Помню, как-то услышал: «А ты знаешь, что Пётр Ильич Чайковский любил мальчиков?». Я вообще не мог понять, что это такое. «Ну и что? Любил мальчиков…» — «Нет, не так любил». — «А как?»… Это говорил мой большой друг, он был старше меня и как-то направлял в сексуальном плане. Все время рассказывал про похождения свои, у него девушки появились раньше всех. Благодаря ему, наверное, у меня и состоялся первый сексуальный опыт с девушкой, потому что он мне говорил, что делать…

- Так с девочками как у вас было в подростковом возрасте?

- Замечательно. Во-первых, меня всегда жалели — я был маленький и немощный…

- Мне кажется, все качки в детстве были доходягами.

- Конечно. Всё ведь от комплексов идёт. Как один человек правильно сказал: я бы ни с одним качком в разведку не пошёл. Потому что где-то там у любого качка, и у меня в том числе, этот комплекс с детства сидит — трусость, показушность, надо показать мышцы, руку обязательно оголить. Ведь хочется доказать, что когда-то тогда с тобой очень несправедливо поступили… Вы знаете, у меня в детстве была одна мечта — я хотел иметь волшебную палочку, чтобы всех учителей превратить в крыс, а самому стать самым сильным человеком в мире.

Муж Ани Нетребко очень ревностно отнесся ко мне
- А были мечты, связанные с музыкой?

- Да. Я не мог, естественно, в детстве конкретизировать свое желание — например: хочу быть оперным певцом. Думал так: я хочу, чтобы ко мне подошёл человек и сказал: давай, Стасик, мы тебя сейчас снимем в кино. И потом я приду в школу, а все скажут: ух ты, начнут вокруг меня собираться, а я буду рассказывать. Вот так я хотел, мечтал быть очень известным.

- В питерской консерватории вы учились с Анной Нетребко. Сейчас как-то с ней общаетесь?

- Мы как-то в Кремлёвском зале встретились с Аней. И я понял, что не смогу с ней нормально общаться из-за её мужа — он очень ревностно отнёсся к моему появлению, это видно было. Тогда ещё мне Киркоров сказал: «Ты видел его реакцию?». И я понял, что мы с Аней можем поговорить, сфотографироваться даже, и всё, и надо отходить. Поэтому мы толком даже не пообщались — просто обнялись, она верещала, набросившись на меня. Там же стоял её супруг (известный баритон Эрвин Шротт. — Ред.), ТАК смотрел на все это. Мне, идиоту, надо было сказать, что у меня в айфоне его альбом записан, что я слушаю его, и мне очень-очень нравится… а я не сказал ничего. А Аня ещё представила меня ему: «Ты знаешь, кто это такой? Да это звезда российской эстрады!». В этот момент я тоже должен был что-то сказать, а я вдруг растерялся, промолчал. Такая была встреча… Но я в любом случае не буду пользоваться своим знакомством с Аней, и объясню, почему. Потому что я видел весь её путь, и не очень хочу, чтобы женщина несла меня по этому пути. Надо самому пройти, это будет по-честному.

- Когда-нибудь будете выступать с ней на одной сцене, как думаете?

- Не знаю. Вообще, это не является моей целью. Здорово, конечно, если так случится: два бывших студента одного курса соберут какой-то большой зал. Было бы круто. Но опять-таки для этого я должен пройти очень большой и тернистый путь. Вот если его пройду, если всё выдержу, — тогда, может быть, призом для меня будет выступление с Аней.

- Но как все-таки избавиться от штампа поп-певца?

- Да не надо никак избавляться. Штампы — они же внутри нас. Если в тебе есть этот штамп — все, от него уже не изба-
вишься. А во мне такого штампа нет, я свободен от штампов.

- Но у вас имидж типичного селебрити. Вы мелькаете на телеэкране, тусуетесь, броско одеваетесь, ездите на дорогих машинах…

- У меня даже «Бентли» есть.

- Вот именно. Дом, наверняка, у вас красивый, жена — танцовщица. Всё как у людей…

- Нет дома.

- Нет дома? Упущение. Но в остальном! А люди оперы, они же другие, они себя целиком отдают работе. Ради высокого искусства готовы пожертвовать этой вольной красивой жизнью?

- А что вы имеете в виду? Вечеринки? Не ходил никогда. И по поводу телеэфиров сказал своему напарнику Денису — не буду больше. Не буду посмешищем!… Какой замечательный «Огонёк» был на Первом канале в прошлую новогоднюю ночь. Выставили эстрадных исполнителей, мы лично пели «Расскажи, Снегурочка, где была». И сразу после нас выходил Стинг и исполнял с Орбеляном «Рашн». Супер! Я говорю: спасибо большое, низкий поклон. Вот так всех перемешали, назвали «Винегрет», и весь российский шоу-бизнес оказался ботвой в этом винегрете… Я понимаю, вам смешно, понимаю, вам здорово. Что на НТВ мы оделись как два мышонка, пели песню из «Кота Леопольда». То есть мы кто? Давайте определимся. Если мы клоуны, то давайте называть вещи своими именами и поменяем несколько специфику. На что мой напарник сказал: «О чем ты, не понимаю, на что ты обиделся?» Говорю: «Я обиделся, что мне сорок, и я клоун».

- Дело каждого — принимать эти законы шоу-бизнеса или не принимать…

- Не принимаю.

- Что жена по этому поводу говорит? Она же, наверное, хочет жить хорошо.

- Да. Но для этого надо заниматься тогда каким-то побочным бизнесом… Вообще, знаете что: чтобы жить хорошо, можно же и ноги раздвигать. А что: проституция — отличное дело: триста долларов в час можно заработать. А тот же самый шоу-бизнес, он к этому очень близок. Можно встать так, можно встать эдак, можно за деньги в определённой позе стоять до преклонного возраста… А можно развернуться и сказать: я больше этим не занимаюсь, я теперь занимаюсь другим делом, которое меня не унижает. «Но твой проект не будет приносить тебе столько денег!». Хорошо, не надо. Но во мне ещё есть понятие моего собственного «я», уважение к самому себе.

- А это не эгоизм? Есть же люди, которые от вас зависят: дети, жена…

- Ну, я, безусловно, сделаю так, чтобы это на них никак не отражалось.

- То есть будущее бедного художника, который пишет в стол, вам мне рисуется?

- Не знаю, что мне грозит в будущем, я же не Господь Бог. Знаю, что если мы лишимся всех доходов, — ничего страшного не произойдёт. Она пойдёт и будет пахать по двадцать четыре часа в сутки, и будет зарабатывать деньги. Просто это не в моих планах — быть бедным художником. В моих планах к пятидесяти годам стать миллионером. И уже в пятьдесят сесть спокойно на диване и сказать: я буду здесь петь, здесь и здесь. А туда не поеду, а с вами вообще не буду разговаривать. Вот это в моих планах. Как я недавно пошутил: «На мой день рождения приходит все меньше и меньше народу. Наверное, когда мне исполнится семьдесят пять, я буду один сидеть, держать дрожащей рукой рюмочку водки и говорить: да и хрен с вами!».

Дмитрий МЕЛЬМАН